(Не)Мой Петербург 15д.Экскурс:Вторжение в Чехословакию.

Итак, мы возвращались в экскурсионном автобусе из Каунаса в Друскининкай. Было включено радио: слышалась литовская речь и при этом часто призносилось слово "Чехословакия". Потом вдруг заговорили по-русски - с сильным литовским акцентом: "Рабочие Вильнюсского ...( не помню уж какого ) завода выражают солидарность с чехословацким рабочим классом, который дает отпор проискам империалистов..." Я удивился: после встреч в Братиславе и в Чиерне на Тисе чехословацкая тема исчезла из советских СМИ. Я, однако, решил, что до Литвы всё поздно доходит, и там еще не поняли, что чехословацкий вопрос больше не актуален. Родители тем временем разговорились с сидевшей рядом с нами женщиной. Она стала рассказывать, что во время войны она - тогда еще ребенок - была в эвакуации в Казахстане и там наблюдала сосланных немцев Поволжья. Женщина с возмущением говорила об унижениях, которым подвергались поволжские немцы, о голодавших детях и т. п. Потом разговор иссяк, женщина минут пять молчала, а потом вдруг сказала: "А вы знаете, что мы ввели войска в Чехословакию?" "Что-о?" - воскликнула мама. "Да, да, мы, когда были в городе, слышали по радио. Давно пора было! Чехи совсем распустились. И, говорят, успели в последний момент: чехословацкую границу уже готовы были пересечь западногерманские войска". У меня бешено забилось сердце, а родители сидели с опрокинутыми лицами. Женщина что-то продолжала говорить, но я не слушал. ( Я и тогда не мог понять, и сейчас не очень понимаю, как можно было одновременно сочувствовать немцам Поволжья и нести официозную чушь про Чехословакию ).
Войдя в дом, мы прежде всего спросили: "Вы уже знаете, что..." "Знаем, - перебил дедушка, - с утра слушаем радио". Радиоприемник был у хозяина, и мы слушали вместе. Кажется, в Друснининкай не было глушилок ( Би-Би-Си, Голос Америки и Немецкую Волну начали глушить в ночь вторжения ).
Я с восторгом слушал сообщения западных радиостанций о бескровном сопротивлении оккупантам: о демонстрациях и забастовках, о подпольных радиостанциях и газетах... Я был наивен и надеялся, что вторжение захлебнется - несмотря на арест Дубчека, Черника и Смрковского. Особенно вдохновил меня подпольный съезд КПЧ в Высочанах, решительно осудивший советское вторжение и поддержавший Дубчека.
Что еще? Меня удивила позиция хозяина , у которого мы снимали комнаты. Я считал, что все литовцы - враги советской власти, а он, после нескольких часов, проведенных у радиоприемника, вдруг сказал: "Да-а. Эти чехи с ума сошли. Сотни партий бескоммунистичных...". "А разве много партий - это плохо?" - спросил его мой дедушка. "Нехорошо. Если каждая начнет командовать..."
Помню, я сказал, что в Москве обязательно будут акции протеста. Отец мне возразил: "Никто протестовать не будет! Никто не решится выступить против действий правительства". "Но ведь были протесты против судов над Синявским и Даниэлем, Галансковым и Гинзбургом", - возразил я. "Это другое дело. Тогда выступали не против действий правительства, а против решения суда". Я, однако, остался при своем мнении, и оказался прав: 25 августа ( кажется, мы тогда уже были в Москве ) мы услышали по Би-Би-Си сквозь рев глушилок о демонстрации на Красной площади, в которой участвовали восемь человек - Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг.
Продолжение следует.